— Пабло тоже его знал, и познакомили их вы.

— Да, вы правы, Пабло иногда ходил со мной на приемы в те годы, когда я только начинал свое дело, — объяснил Ортега. — А почему вы думаете, что самоубийство Пабло связано со смертью Рафаэля и Лусии Веги?

— Я пока смотрю на это больше как на странное совпадение, — сказал Фалькон. — Три человека умерли за несколько дней в небольшом районе. Это странно. Может быть, одна смерть приблизила другую? Что давило на Пабло, подталкивая его к концу?

— Не знаю, а что касается Рафаэля и его жены — могу вас уверить, что Пабло был совершенно не способен на насилие, он не мог убить и цыпленка. Одно из зверств нашего папаши — он заставлял Пабло это делать.

— Постарайтесь хотя бы предположить, что могло вызвать роковое решение вашего брата?

— А что, он не оставил письма? — поинтересовался Игнасио.

— Даже два. Так вышло, что мы с ним договорились встретиться вчера утром. Он хотел, чтобы его тело первым обнаружил профессионал. Так что одно письмо предназначалось мне, а второе — короткое — Себастьяну.

— А мне ничего? — спросил озадаченный Игнасио. — Что он написал Себастьяну?

— Что сожалеет и просит прощения, — ответил Фалькон. — Не знаете, о чем это он?

Игнасио закашлялся, подавляя чуть было не вырвавшиеся рыдания. Он прижал стакан с пивом ко лбу, как будто пытался вдавить его в голову. Потом взял себя в руки, опустил голову, придумывая правдоподобный ответ.

— Вероятно, он жалел, что не смог дать сыну достаточно любви, — объяснил Игнасио. — Сложности в отношениях с сыновьями — наследство нашего отца. Я ведь тоже своего упустил. Пабло говорил, что это как проклятье, — передается из поколения в поколение.

— У него была теория на этот счет?

— Да. Он за свою жизнь начитался книг и пьес, так что у него водились всякие заумные мысли. Он говорил, что у мужчин сохранилось атавистическое стремление — сохранять ауру некой загадочности, которую не способны до конца постичь их сыновья; это единственный способ удержать власть в племени и семье. Проявление любви ослабляет эту позицию, так что отцы инстинктивно агрессивны.

— Интересно, — сказал Фалькон. — Но это уводит нас от темы. Хотя для моей работы не всегда важно, почему человек покончил жизнь самоубийством, однако в этом случае я хочу понять.

— Я тоже, — подтвердил Игнасио. — Всегда чувствуешь вину, когда такое происходит.

— Поэтому мне приходится задавать личные вопросы, — продолжил Фалькон. — Что вы знаете об отношениях Пабло с женой, матерью Себастьяна? Он, кстати, не был раньше женат?

— Нет. Глория была его единственной женой.

— Когда они поженились?

— В семьдесят пятом.

— Пабло было уже тридцать пять.

— Да, он долго не решался, — вздохнул Игнасио. — Но вы знаете, театр, кино, актрисы — это образ жизни.

— Значит, до Глории у него было много подружек?

Игнасио потер прорастающую щетину — Фалькон отчетливо расслышал шуршание, — бросил взгляд на старшего инспектора и моментально отвел глаза. Это длилось долю секунды, но беспокойство Фалькона усилилось: брат актера приехал сюда не Пабло оплакивать и не помогать Фалькону, а выяснить, как много тот знает. Фалькону не давала покоя мысль, что Пабло не оставил брату даже записки.

— Было несколько, — наконец ответил Игнасио. — Я уже говорил, что наши пути не часто пересекались. Я был простым электриком, а он известным актером.

— Как Глория убедила его завести ребенка?

— Никак. Просто забеременела.

— Вы знаете, почему она бросила Пабло?

— Она была маленькой шлюхой, — сказал Игнасио, злобно скривив тонкие губы. — Трахалась направо и налево и сбежала из страны за тем, кто трахал ее как она хотела.

— Это ваши собственные наблюдения?

— Мои, моей жены, брата. Любой, кто встречал Глорию, видел, кто она такая. Моя жена заметила это с первого дня. Этой женщине не следовало выходить замуж, и она это доказала, когда бросила Пабло… и Себастьяна.

— Пабло сам растил сына?

— Он часто уезжал, так что почти все время Себастьян жил в нашей семье.

— Ваши дети одного с ним возраста?

— Я рано женился, так что они на восемь и десять лет старше, — ответил Игнасио.

— Значит, после ухода Глории большую часть времени вы были Себастьяну вместо отца.

Игнасио кивнул, отхлебнул пива и прикурил еще одну сигарету.

— Это было двадцать лет назад. Что происходило в то время в личной жизни Пабло? — спросил Фалькон.

— Я видел его фотографии с женщинами в журнале «Ола!», но ни с одной из них он не встречался. После побега Глории он приходил к нам всегда один, — сказал Игнасио. — Инспектор, к чему так много вопросов о женщинах?

— Неудачный роман может довести до самоубийства или, например, вероятность публичного позора.

— Или финансовый крах, или вот такой конец великой карьеры. — Игнасио показал на комнату с лопнувшей канализацией. — А может, когда все это накопилось в человеке, которого вот-вот ждет пенсия, возможно, болезнь и, безусловно, смерть.

— Вас удивило, что он покончил с собой?

— Да. Пабло за последнее время многое пережил: суд над сыном, переезд, проблемы с этим домом, закат карьеры, — но он со всем этим справлялся. Пабло был человеком с гибкой психикой. Он не вынес бы отцовских побоев, не будь у него запаса прочности. Не могу представить, что могло его толкнуть на столь решительный шаг.

— Сложный вопрос, — сказал Фалькон. — А не было ли у вас повода сомневаться в сексуальной ориентации брата?

— Нет, не было, — отрезал Игнасио. — Не забывайте, он был публичной фигурой, за ним охотились журналисты. Они были бы счастливы поведать миру, что Пабло Ортега maricon. [28]

— Но если что-то вроде этого должно было вот-вот раскрыться, по-вашему, он смог бы это вынести? Или это могло стать последней каплей с учетом остальных проблем?

— Вы так и не сказали, как он это сделал, — ушел от ответа Игнасио.

Фалькон выложил ему ужасные подробности. Тело Игнасио вздрагивало от избытка эмоций, черты лица исказило непритворное горе. Он спрятал лицо в ладони, не замечая, что сигарета жжет ему пальцы.

— Пабло когда-нибудь показывал вам свою коллекцию? — спросил Фалькон, пытаясь хоть немного отвлечь его от страданий.

— Да, но я не особенно интересовался этой ерундой.

— Вот это вы когда-нибудь видели? — спросил Фалькон, вытаскивая индийскую эротическую миниатюру из-за пейзажа Франсиско Фалькона.

— Ого! — с долей восхищения воскликнул Игнасио. — Я бы не отказался, но нет… Вам это ничего не доказывает?

— Но это единственная картина с изображением женщины, — возразил Фалькон, думая, что пошел по ложному пути.

— А на той картине, — вглядевшись, сказал Игнасио, — стоит ваше имя — Фалькон.

Инспектор понял, что Игнасио вспомнил его историю. Вот черт, это может загубить весь допрос!

— Да-да, точно, Пабло мне рассказывал про это дело, — продолжал Игнасио. — Он лично знал Франсиско Фалькона… Художник оказался голубым. А вы, старший инспектор, если я правильно понял, его сын.

— Он не был моим отцом.

— Ну, ясно. Вы ведь поэтому думаете, что Пабло голубой? Потому что ваш отец был таким. Вы думаете, что они…

— Он не был мне отцом, — повторил Фалькон, — и я так совсем не думаю. Это только гипотеза.

— Чушь. Потом вы скажете, что Рафаэль тоже был из этих, и у них были «отношения», и он не смог пережить…

— Вы удивлены, что Пабло не оставил вам записки? — спросил Фалькон, пытаясь взять ситуацию в свои руки и в то же время желая уколоть Игнасио.

— Да…

— Когда вы разговаривали в последний раз?

— Незадолго до того, как я уехал в отпуск, — ответил Игнасио. — Я хотел узнать, не начал ли он ремонт, у меня был на примете человек, который мог бы починить коллектор за меньшие деньги.

— Когда мы отдали Себастьяну письмо отца, он сбросил его со стола, как будто не хотел даже дотрагиваться. У него была истерика, и его пришлось увезти в камеру на каталке, — поделился Фалькон. — Вы сказали, что были ему как отец, можете объяснить такую реакцию? Похоже, он презирает Пабло и все же потрясен его смертью.