— Имена партнеров выяснил?

— Еще нет, — сказал Рамирес. — Что было в институте?

— Взгляни на отчеты, когда закончишь. Ничего существенного, чтобы удалось убедить Кальдерона начать расследование по делу об убийстве. Нам предстоит серьезно поработать, чтобы выяснить, не было ли чего-то похожего на мотив у трех ближайших соседей Веги. Им всем были выгодны отношения с ним, и все они, как и следовало ожидать, прошлой ночью мирно спали дома. Поэтому мы должны найти Сергея. Он был ближе всех к месту преступления. Если кто и видел нечто подозрительное, так только он.

— Я еще не рассмотрел как следует этот паспорт, но абсолютно безгрешный человек не держит в холодильнике фальшивых документов, — сказал Рамирес. — Ты уже столкнулся с людьми на машине с крадеными номерами, маячившей у парадной двери, а в «Вега Конструксьонс» ощутимо пахнет русскими. И мы знаем, что в этом деле что-то не так. Мы каждый день выясняем подробности. В конце концов одна из них окажется мотивом.

— Я должен идти, — сказал Фалькон, глядя на часы.

— О да, сегодня вечер психиатра. Может быть, и мне придется к ней походить, — сообщил Рамирес, грустно улыбаясь и постукивая себя по виску. — Поможет привести башку в порядок.

— Новости о дочери есть?

— Не будет, пока не закончатся анализы.

Фалькон поехал домой. Ему нужно было снова принять душ и расслабиться перед встречей с Алисией Агуадо. Войдя в дом, он ощутил ту же тревогу, что и прошлым вечером. Понял, что снова прислушивается.

Фалькон бросил дело Ортеги в кабинете и пошел наверх, принял душ, надел джинсы и черную футболку. Он спустился в кухню и выпил воды. Прошел в кабинет и лег в шезлонг. Он делал дыхательную гимнастику и начал уже успокаиваться, как вдруг замер, заметив над столом, на доске для заметок, нечто чужеродное, чего раньше не замечал. Фалькон медленно поднялся, как будто важно было не выдать себя. Пригнувшись, подошел к столу и увидел на доске фотографию Инес. Она была приколота булавкой с красной пластмассовой головкой. Булавка пронзила Инес горло.

В половине десятого вечера Фалькон сидел в мягком кресле в кабинете Алисии Агуадо. Алисия положила пальцы на его запястье. Она полностью потеряла зрение из-за болезни, начавшейся еще в детстве, и полагалась только на осязание, на свое поразительное умение определять состояние пациента по его пульсу.

— Ты устал, — заметила она.

— Заканчивается второй день нового расследования, — объяснил он. — Две смерти и серьезная эмоциональная встряска.

— Ты снова встревожен.

— Во время сиесты мне опять снился отвратительный сон, — пожаловался Фалькон. — Они всегда приходят днем.

— О снах мы уже беседовали, — сказала она. — Так что тебя тревожит?

— На этот раз гадкий сон был другим. Я проснулся с четкой идеей и с ощущением цели.

Он рассказал о деле Себастьяна Ортеги и то, что было ему известно, прежде чем он увидел сон, и то, что потом узнал от Монтеса.

— Судебные ошибки случаются часто?

— Речь не об ошибке! — защищаясь, ответил Фалькон. — Если улики неубедительны, а вина преступника очевидна, тогда с помощью нюансов и акцентов полиция и обвинение обеспечивают «верный» приговор.

— Но здесь не тот случай, так? — уточнила Агуадо. — Жертву вынудили дать не вполне справедливое описание случившегося.

— Приговор суда не подвергался сомнению. Они хотели обеспечить максимальный срок, но… не хочу вдаваться в детали и переходить на личности, — сказал Фалькон. — Главное, что я и не вспоминал об этом случае, пока не увидел сон, и все же проснулся, четко понимая, что хочу помочь этому юноше, которого со мной ничто не связывает.

— Это хорошо, — сказала Агуадо.

— Я тоже так считаю. Депрессия отвратительна тем, что ты не можешь думать ни о чем, кроме самого себя. Я рад отделаться от самосозерцания.

— Почему ты начал вспоминать о деле Себастьяна Ортеги?

— Здесь несколько интересных завязок. Первое: Пабло Ортега дружил с Франсиско Фальконом. Мы даже встречались раньше, когда мне было восемнадцать, но я его не помню. Как и Франсиско, это личность харизматическая, способная на немыслимые перепады эмоций. Второе: мне удалось поймать Ортегу не то чтобы на лжи, но на явном передергивании фактов. Он страшно зол, раздражен, и где правда, а где актерская игра — кто знает? Возможно, он утаивает что-то сам от себя. Третье: один из соседей Пабло заявил, что считает его либо гомосексуальным, либо асексуальным типом.

— Боже… мы говорим об актере Пабло Ортеге?

— Да, но не бросайся звонить в «Севильский вестник», — ответил Фалькон. — Он не переживет, если это всплывет.

— Можно заметить аналогию с твоей историей, — сказала она.

— Вероятно, я подсознательно отождествил себя с Себастьяном, вот и хочу ему помочь.

— И почему же?

— Потому что хочу помочь самому себе.

— Это хорошо, Хавьер, — обрадовалась Агуадо. — Но давай вернемся к Пабло Ортеге…

— Предположение о его гомосексуальности — чепуха, нет доказательств. Личное мнение свидетеля.

— Меня не это интересует, — сказала она. — Почему Пабло Ортега так злился?

— Он зол на следователя Кальдерона…

— Так это он работал с делом Себастьяна Ортеги?

— Ты меня расколола.

— Помню, ты говорил, когда расследовали убийство Хименеса, что Кальдерон тебе нравится. И что он был одним из немногих, на кого ты смотрел как на возможного друга, приехав сюда из Барселоны.

— Это было до того, как я узнал, что он встречается с Инес.

Пальцы Алисии дрогнули на его пульсе, когда он произнес это имя.

— Ты что-то узнал об Инес?

— Вчера он сказал, что они скоро собираются пожениться, — ответил Фалькон. — Я чуть не позвонил тебе.

— Мы закончили с Инес.

— Я думал, что закончили.

— Ты ожидал, что они поженятся, — напомнила Алисия Агуадо. — И сказал, что принимаешь это.

— Саму идею — да, пожалуй.

— А в реальности все иначе?

— Я удивился тому, какую боль я ощутил, услышав эту новость.

— Ты с ней свыкнешься.

— Поэтому я и не позвонил, — пробормотал Фалькон. — Но сегодня вечером, перед тем как пойти к тебе, я обнаружил ее фотографию на доске для заметок — с булавкой, воткнутой в горло.

Напряженная тишина. Фалькону казалось, он чувствует дрожь Алисии.

— Ты ее приколол? — спросила она.

— Это меня и тревожит, — ответил он. — Я не знаю.

— Считаешь, ты мог сделать это бессознательно?

— Я даже не знаю эту фотографию.

— А другие снимки?

— На прошлой неделе я купил цифровую камеру. До вчерашнего дня на службе было затишье, я ходил по улицам, снимал, осваивался с техникой, а затем сгружал все в компьютер. Одни кадры стирал, другие распечатывал, кое-что выбрасывал. В общем, валял дурака. Так что… трудно сказать наверняка. Может быть, я снял ее, сам того не понимая. Мы живем недалеко друг от друга. Я случайно встречаю ее на улице, как водится в Севилье.

— Как иначе фотография могла попасть на доску?

— Не знаю. Вчера вечером я здорово напился и отключился…

— Не стоит так волноваться из-за этого.

— Ну и как по-твоему, что это значит? — спросил Фалькон. — Мне не нравится мысль, что мое сознание действует отдельно от меня. У меня есть печальный пример — одна из жертв в моем нынешнем деле.

Фалькон рассказал про странную записку Веги, скопированную его же собственной рукой.

— Если проводить аналогии, то происшествие с фотографией показывает, что, прикалывая Инес к доске за горло, ты освобождаешься от ее власти, считаешь, что она в прошлом.

— Это одна из трактовок, — не согласился Фалькон. — Могут быть другие, помрачнее.

— Не зацикливайся на этом. Ты продвигаешься. Не сбавляй скорость.

— Хорошо. Поговорим о чем-нибудь еще. Себастьян Ортега. Что ты как психолог думаешь о его поведении? Почему он сделал то, что сделал?

— Чтобы строить предположения, мне надо знать больше о нем и о деле.

— Моя версия — он пытался воплотить идеал, — сказал Фалькон. — Мечтал, чтобы отец вел себя с ним так, как он пытался вести себя с мальчиком.